А в каком-то сокровенном уголке ее сердца все-таки теплилась надежда: «Пусть Карл кончит среднюю школу. Кем же он потом станет — это будет дальше видно. Может быть, и пастором…»

Карл поселился у Ротмана. В этой семье все относились к нему доброжелательно, с уважением. У Ротмана были книги о растениях, и он предоставил их и свой сад в полное распоряжение Линнеуса.

Юноша с жаром рассматривал рисунки, читал описания растений. Больше всего интересовало его устройство цветка, и он старательно выискивал в книгах сведения о строении этого органа у разных растений.

Читать и понимать эти книги было невероятно трудно, потому что в каждой из них растения и их части назывались по-разному. По собственному желанию и произволу автор принимал одни названия, отвергая другие, придумывал сам новые и употреблял их в своих сочинениях.

С удивительным упорством Карл Линнеус сравнивал описания, рисунки и устанавливал, о каком же именно растении говорят разные авторы. Каждая страница заставляла работать над ней долгие часы.

Под руководством Ротмана он стал изучать физиологию человека с таким же жаром, с каким читал книги о растениях.

Даже с латынью произошло у него примирение. Доктор Ротман принес ему сочинения Плиния, великого натуралиста древности.

— Вот почитай-ка Плиния. В его книгах — целая энциклопедия по естественным наукам древнего мира.

— Но латынь? Я слаб в ней.

— Латинский язык — международный язык всего ученого мира. Ты не можешь приобщиться к науке, не владея им. Сам видишь, научные книги о растениях написаны на латинском языке, как же ты будешь их читать? Изучая Плиния, выучишься латыни, — настоял Ротман.

Удивительная и великая вещь — интерес. Если Линнеусу интересно было узнать, как древние представляли себе основы наук, так не беда, что на пути к ним стоит даже и такая преграда. Ради Плиния можно одолеть ненавистную латынь!

Очень скоро от скуки и ненависти в адрес благородного языка древних римлян и следа не осталось. Не по грамматике, а по блестящим страницам славного естествоиспытателя Карл Линнеус выучил совершенно необходимый тогда для каждого образованного человека латинский язык (даже частные письма писались на этом языке). После такой цитадели и богословие не явилось камнем преткновения.

Ротман от души радовался успехам питомца и окончательно утвердился в своих похвальных суждениях о нем. Оба они, наставник и ученик, пережили немало истинного наслаждения, беседуя о растениях, их жизни, особенностях строения, об ученых, отдавших жизнь изучению растений.

В школе же с недоверием пожимали плечами:

— Дело идет на лад? Посмотрим, что будет дальше.

Но факт оставался фактом: «тупица», «бездарность» закончил курс средней школы, проявив неутомимую энергию и добронравие.

В аттестате об окончании школы эти качества были отмечены, но вместе с тем там было сказано следующее:

«Юношество в школах уподобляется молодым деревьям в питомнике. Случается иногда — хотя редко, — что дикая природа дерева, несмотря ни на какие заботы, не поддается культуре. Но, пересаженное в другую почву, дерево облагораживается и приносит хорошие плоды. Только в этой надежде юноша отпускается в академию, где, может быть, он попадет в климат, благоприятный его развитию».

Итак, школа возлагала ответственность за будущее Карла Линнеуса на университет, прямо говоря, что юноша не поддался школьной культуре.

Какое счастье, что он не поддался этой «школьной культуре» и выдержал хождение по школьным мукам! Сохранил живую душу, выстоял в борьбе со всеми жестокими для него обстоятельствами жизни и вышел из испытаний еще более убежденным и преданным своим природным наклонностям, своему дарованию. Какое счастье, что он встретил у порога жизни таких людей, как Ланнерус и Ротман, и что его отец сам любил растения!

Когда Карл Линнеус принес в родной дом аттестат об окончании средней школы и сказал, что он решительно отказывается стать пастором, что его будущее — медицина и ботаника, опять поднялся шумный спор с матерью.

— Это сад виноват! Мы с детства испортили Калле садом! — воскликнула она, обращаясь к отцу. — И вот пустое занятие погубило нашего сына. Самуэль не пойдет в сад, я запрещаю ему болтаться там. Самуэль будет учиться на пастора.

Стенброхультский приход принадлежал еще отцу Христины и вместе с ее рукой и сердцем перешел к ее мужу, бывшему помощником у старого священника.

И мысль о том, что их род лишится родного прихода, хоть и не доставлявшего материального благополучия, была для Христины невыносима, она резко протестовала и уговаривала мужа отказать сыну.

— У нас и средств нет, чтобы содержать тебя в университете. Учиться нужно долгие годы. Ты забудешь бога; студенты-медики ведут легкомысленный образ жизни. Не к этому тебя готовили, не такие примеры ты видел дома. Ты огорчаешь мать! Да и что выйдет из ученья в университете?

Но Карлу было уже двадцать лет. Он полагал, что отстоял право заниматься согласно сердечным склонностям. Ни упреки и угрозы не дать денег, ни слезы и просьбы матери не могли остановить его.

Наконец в семье было решено, что Карл поступит в Лундский университет, если его примут, а Самуэль будет готовиться к духовному званию. Кстати сказать, он утешил мать: стал впоследствии пастором стенброхультского прихода.

Глава II

Рысь в поле и крот дома

… читал на Земле в камнях, растениях и животных, как в книге…